«Рациональное расстройство: о теории оккультной литературы»

«И это, можно сказать, стало естественным состоянием богов: появляться в книгах - и часто в книгах, которые мало кто когда-либо откроет. Это прелюдия к исчезновению? Только для поверхностного наблюдателя. В то же время все силы культа богов перешли к единственному, неподвижному и уединенному акту: чтению».

Роберто Калассо, «Литература и Боги»

Слова Калассо не новое откровение. Начиная от ранних немецких романтиков, до движения символистов ритуализация чтения и восторженный акт вдохновенного письма были постоянной озабоченностью. Из-за буквального объединения художественной литературы с прозаической, это качество магии обычно предназначалось для поэтической среды. Как сказал Артур Рембо:

Поэт делает себя провидцем при помощи долгого, всеобъемлющего и разумного расстройства всех чувств. Всех форм любви, страдания, безумия... он ищет себя, он поглощает все яды в себя, чтобы только сохранить их квинтэссенцию.

Время от времени у Рембо кажется, что трансформация поэта важнее, чем конечный продукт самого произведения, но ранее романтики верили, что само письменное произведение обладает силой преобразовать читателя.

Только с появлением модернизма и мертвой хватки литературного реализма, из которого литература не вырвалась до сих пор, это понимание испарилось. Поскольку роман является относительно поздним явлением среди литературных форм, большая часть развития искусства пришлась на эпохи, которые связывают сверхъестественные темы с чем-то низкопробным.

В современной литературе материал, который отличается от описаний обычной общепринятой реальности, теперь отнесен к «жанровой фантастике» и оформляется в соответствии с потребностями массового рынка. По этой причине возникла необходимость выковать новую оккультную литературу и теоретический материал для ее поддержки. Как точно заметил Калассо в строках выше, акт чтения написанного слова является одной из непризнанных ритуальных форм современной эпохи. Поэтому когда наши глаза ежедневно скользят по тексту, нам следует поднять этот акт до ритуала и вспомнить наш страх перед лицом его силы.

Хотя литераторы больше не поддерживают магическое видение письма и чтения, способа приблизиться к теории оккультной литературы еще не было разработано, но я надеюсь кратко затронуть эту тему здесь. Что касается подлинной оккультной фантастики, то, как Ричард Гэвин пояснил в своем эссе «Через Врата Рога - оккультная фантастика и изначальный образ»,по своей природе она пишется из эмпирического измерения оккультизма. В отличие от преобладающего типа романа ужасов, который использует механизм колдовства или магии, чтобы шокировать или будоражить читателя, и в то же время неявно утверждая битву за нормальность, оккультная фантастика стремится сделать что-то совершенно другое. Оккультная выдумка, по словам Гэвина - это «преднамеренное дионисийское раздирание завесы», она озвучивает Невидимое, а не создает Страстную Пьесу вокруг подчинения и разрушения Другого.

Оккультная беллетристика, в противоположность господствующему роману ужаса, написана изнутри художественно искаженного сознания разума, который претерпел то, что Рембо назвал «рациональным расстройством чувств». Следуя этим кривым контурам, читатель, если они восприимчив, может ощутить аромат жуткого, который цепляется за края слов и таится в тишине между ними. Каждое слово превращается в шип, пронизывающий завесу, позволяя проникать сквозь неё манне, которая находится за ее пределами, подобно кровавым пятнам.

Это понимание письма и чтения как ритуального акта было знакомо романтикам, и я считаю, что как никогда важно, чтобы мы воскресили это понимание. Чтобы мы не стали жертвами выдохшихся рассказов и неуклонного продвижения посредственности, мы должны искать способы искажать и удивлять язык, чтобы пробудить читателя от апатии обычая. Это происходит только в одном месте: в острых промежутках, где Иное выскакивает через дыры в обыденное сознание. Когда это происходит, новые мифы могут принимать форму, повествование раскрывает его глубинное измерение, и история приобретает трансперсональный регенеративный смысл.

Некоторые из появившихся работ, поднявшиеся над «популярным хоррором» [5] могут быть полезны для нас в построении теории оккультной фантастики, но только в той мере, в которой сказки, основанные на фольклоре, соответствуют измерениям, изложенным Гэвином, а не в утверждении карательного ответа на чудовищные эвакуации Невидимого. Никогда ранее в истории у нас не было доступа к средствам использования текста в таком масштабе и отсутствию запретов на эту тему. Мы должны быть готовы стать движущей силой этого извержения, но также и настаивать на том, чтобы такая работа потенциально могла получить статус высокой литературы, в противовес всех господствующих утверждений об обратном.

Чтобы полностью сформулировать такое видение, нужна теория, а также практика оккультной художественной литературы, теоретический язык, который мы сами определяем и которым владеем. В противном случае такие усилия будут в лучшем случае единичными и фрагментированными. Как оккультист с историей в литературной теории, я не могу оставаться в неведении о качестве текстов. Когда кто-то читает слова мертвых, выжженные на странице огнем непосредственного мистического откровения, когда некрозофический голос, эхом отделяющийся от страницы, захватывает мгновение, казалось бы, вне времени, в отражении его собственного будущего отголоска... в такие моменты чувствительный разум пронизывается и окрашивается сакраментальным смыслом таких передач.

В «Трансцендентальной магии» Элифас Леви говорит о «магической цепи», которая проходит между посвященными через знаки, речь и контакт. Он также допускает, что эта магнетическая передача происходит посредством письма:

Печать является замечательным инструментом для формирования магической цепи через расширение речи. Ни одна книга не потеряна; поскольку фактически, написанное неизменно идёт именно туда, куда и должно идти... Мы доказали это сто раз в ходе нашего магического посвящения; самые редкие книги появлялись без поиска, как только они становились необходимыми.

Разумеется, легче осознать силу текста, когда водишь пальцами по почерку столетней давности и ощущаешь запах древней осевшей пыли, а также легче, когда в руках держишь красивый переплетенный в кожу том современного изобретения! Однако сила оккультной фантастики в создании духовных ловушек, образованных из написанного слова, может выходить за пределы оболочки, в которой представлены слова, поддерживая потенцию, даже если она представлена в цифровом виде - если завеса, через которую изливаются слова, разорвана достаточно глубоко.

В подлинной оккультной художественной литературе действительно должны содержаться учения, но важен способ, при помощи которого она потрясает нас, направляя в новые состояния бытия. Она должна стремиться к «рациональному расстройству всех чувств», как писал Рембо, не только для автора, но и для читателей, но она должна быть упорядочена теоретическим посредничеством, поддерживая качество разума и не становиться неразборчивой. Она не должна быть работой по литературной теории, так как это стало во многих основных контекстах инструментом для высасывания жизни и радости из литературы, оставляющим бесплодную шелуху, а вместо этого должна быть актом осознанного созерцания, отстранённого ознакомления, техникой само-очарования. Короче говоря, правильно составленная теория литературы может породить ритуал чтения. Оккультная литература может многому научить читателя, но теория учит нас, как ее читать, и когда авторитетный писатель находит подготовленного читателя, подлинное колдовство происходит на больших расстояниях через двустороннее зеркало текста.

Произведение оккультной фантастики часто является тонкой записью собственной Великой Работы писателя, оно отображает его внутренние процессы и раскрывает интимную дистилляцию его материалов, но оно также может стать философским камнем, воздействующим на реальность, чем-то, что может производить золото, когда оно вступает в контакт с другими металлами. Посредством сочетания искажения языка Невидимым и восприимчивой подготовки ума читателя возможно, чтобы то, что начинается как своеобразные символы, относящиеся только к внутреннему ландшафту писателя, стало активным по отношению к другим. Именно в этом таинственном пространстве между откровением и экспозицией повествование приобретает мантию мифа.

© Перевод Баньши Дану, 2019 г.