Не случись в России революции, не случись Гражданской войны и эмиграции, Николай Калмаков вполне мог бы стать русским Сальвадором Дали или кем-то в это роде. Но к середине XX века он был почти забыт. Возвращению Калмакова мы обязаны случаю: заново открывшие его Жорж Мартен и Бертран Колен дю Бокаж и приобрели в 1962 году несколько десятков картин по номинальной стоимости на блошином рынке Сент-Уан. Полотна эти шокировали, пугали и поражали воображение. Каково же было смотреть на них современникам! Вот знакомый Калмакова актер А.Мгебров так о них вспоминает: «Лейтмотивом его произведения зачастую был эротизм совершенно чудовищных размеров, такой эротизм, какой мог быть только у самого дьявола, если представить себе, что и над дьяволом есть нечто еще более страшное и величественное, чем он сам... Может быть, это первобытный хаос, может быть - хаос над хаосом».

Картины эти словно дверь, ведущая в изнанку Серебряного века. Не случайно полное название этого превосходно изданного альбома - первой монографии о полузабытом русском живописце - "Николай Калмаков и лабиринт декадентсва". Потому что без глубокого понимания духовной ситуации той эпохи живопись Калмакова останется дразнящей тайной.

Загадку представляет и сама жизнь Калмакова. В этом безукоризненно одетом и всегда корректном денди было что-то гофмановское. Анализ его работ позволяет автором говорить о плене «отвратительной дьяволиады». Тому же Мгеброву Калмаков рассказывал о десятках сделанных им эскизов черта: «Вы понимаете, вот уже столько времени я ловлю его и никак не могу поймать... Иногда мелькнет передо мной его глаз... иногда хвост... иногда копыто его ноги, но целиком я еще не увидел его, как ни стерегу и не ловлю».

Но это Калмаков так о себе рассказывает, а был он человеком до чрезвычайности закрытым. Как и Дали, он творил миф о себе, вычеркивая лишнее, делая самого себя предметом искусства. Тут стоило бы рассказать подробнее о его биографии, но почти нечего. Родился и рос в Италии (мать была итальянкой), в 1895 году окончил Императорское училище правоведения в Санкт-Петербурге. Далее – туман, архивы молчат. Одни говорят - вернулся в Италию, брал уроки рисования, три года стажировался в больнице, изучая анатомию. Другие - служил в Хозяйственном департаменте Министерства внутренних дел в Санкт-Петербурге и вплоть до 1903 года жил в Петергофе на Петербургской улице. Никто не знает, где и как Калмаков учился живописи и что вообще толкнуло его на этот путь, однако он обладал удивительным даром писать набело, без эскизов и набросков. Как бы то ни было, к 1910 году Калмаков уже хорошо известен. Он дружен с Евреиновым, своим однокашников по училищу и одной из ключевых фигур Серебряного века. По мнению авторов, Евреинов стал «идеологом всего творчества Калмакова» и ввел его в мир театра. В 1910-е Калмаков - скандально известный театральный художник: так, спектакль «Саломея» по пьесе Оскара Уайльда, поставленный в театре Комиссаржевской, якобы был сразу же запрещен из-за декораций, являвших собой монументальные женские гениталии. Устрашающим стало и калмаковское оформление спектаклей по пьесам Леонида Андреева «Черные маски» и «Анатэма». В эти же годы Калмаков становится известен как книжный график – он оформляет книги Блока, Бальмонта, Гиппиус, делает экслибрисы для Сологуба и Тэффи. В приложении к альбому читатель найдет репринтное издание сказки Николая Кронидова «Принцесса Лера», его лучшую работу в книжной графике.

Жизнь Калмакова – это сплошные «скорее всего» и «вероятно». Большая часть бумаг домашнего архива и личных вещей Калмакова была утеряна в годы революции и гражданской войны, а затем - после его кончины в 1955 году в доме престарелых близ Парижа. В эмиграции Калмаков жил в бедности, практически не вел переписки, но вплоть до 1940-х годов продолжал активно работать. Полным туманом окутана и его духовная жизнь – известно, что в Париже он был близок чете Фортенов, изложивших свои эзотерические воззрения в «Библии свободных духов» - некой попытке синтеза всех религий. Как бы то ни было, но «свет с Востока» Калмаков воспринимал как «сумеречный свет Апокалипсиса». По слухам, последние годы своей жизни он провел в полном молчании.

©Петр Дейниченко