Изучение алхимического символизма в искусстве и литературе во многих случаях схоже с изучением христианского символизма. Однако главное различие заключается в том, что ключ к последнему хорошо известен, тогда как ключ к алхимии был утерян [1]. Его восстановление – задача не единовременного прозрения (insight), но, скорее, долгого и тщательного сравнительного анализа сохранившихся текстов и иконографии. Сейчас уже вполне очевидно, что в европейской алхимии существовало несколько "школ" символизма, порой перекрывавших друг друга, порою – заимствовавших отдельные символы из других систем или даже искажавших идеи более ранних писателей. Эти школы, как и тип символов, использовавшийся ими, должны быть чётко разграничены. Несмотря на то, что такие "точные" определения могут не соответствовать существующим алхимическим работам, это будет полезно как в отношении последующих исследований, так и для хронологического и географического анализа распространения алхимических идей. Некоторые из таких широко очерченных групп символизма и различия между ними можно легко заметить, но до сих пор они не были описаны должным образом.

Многие исследователи подчёркивают тот факт, что большинство алхимических понятий, таких как философский камень или первоматерия, выражены в ряде имён и символов, и приводят длинные списки примеров. Но по-настоящему полезно было бы подробно проанализировать чётко определенные символы, наподобие "алхимического словаря", то, как они использовались алхимическими авторами, и выяснить их различные значения. Очевидно, что подробное изыскание такого типа находится за пределами возможностей всякого одиночного исследователя, поэтому я решил лишь положить этому небольшое начало, в виде попытки прояснения символа жабы. Её я выбрал потому, что она не столь распространена как лев или орёл и поэтому требует меньшего исследования, но, в то же время, её смысл довольно ясен и хорошо определен.

Любой символ, появляющийся в алхимическом трактате должен быть исследован с двух точек зрения:

1. Значения в других символических системах того же или более раннего периода;

2. Контекста в различных алхимических трудах.

В первом случае крайне важно не затрагивать символизм древних египтян и китайцев, как это пытаются делать чрезмерно увлеченные оккультисты, но скорее обратить пристальное внимание на Средневековье и Ренессанс, с возможными классическими символами, которые могли быть известны именно тогда. Во втором случае особо стоит указать на частоту употребления (а посему и важность) символа в отношении того, появляется ли он в начале или в конце описанного процесса, состоит ли в группе из трёх, четырёх, семи или другого количества символов и т. д.

Видимо, одно из наиболее ранних упоминаний символа жабы в алхимической литературе и иконографии находится в работах Джорджа Рипли, в которых она играет видную, или даже центральную, роль. Его небольшое стихотворение "Видение" [2] скрывает алхимический процесс в символах. Сначала жаба пьёт "сок винограда", пока так не пресытится, что "изрыгает яд" и "начинает раздуваться" в результате отравления. Затем она умирает "в пещере" и обычная последовательность цветов меняется так: чёрный, разнообразные цвета, белый, красный. В соответствии с этим, яд превращается в мощное лекарство.

Кажется, что в известной работе "Свиток" Рипли, которая была доступна мне не полностью, а в отдельных опубликованных фрагментах [3], представлен схожий, хотя и существенно расширенный, процесс претерпевания жабой различных химических изменений. Она возникает на разных участках этой символической дороги, означая, вне сомнения, непрерывность процесса. В некоторых вариантах текста жаба также является и завершающим символом философского камня [4].

Поэтому представляется очевидным то, что жаба использована здесь в качестве символа первоматерии в Великом Делании (как особая форма космологической prima materia [5]), над которой работают до тех пор, пока не получат камень. Символический смысл выбора именно этого символа находит подтверждение в том факте, что современники Рипли считали жабу ядовитым, крайне омерзительным животным, содержащим, тем не менее, камень величайшей ценности в голове. Он обладал силой исцеления ран и являлся противоядием. Это верование находит отражение в комедии Шекспира "Как вам это понравится":

Sweet are the uses of adversity;
Which like the toad, ugly and venomous,
Wears yet a precious jewel in his head.

Есть сладостная польза и в несчастье:
Оно подобно ядовитой жабе,
Что ценный камень в голове таит [6].

Другой английский поэт писал в 1569 году: «В главах старых и великих жаб подобает найти камень, что они именуют бурой или stelon [7], который используется в кольце, уберегающем от яда» [8].

В своём комментарии к "Видению" Рипли, Ириней Филалет утверждает, что жаба символизирует золото. Не исключено, что на эту точку зрения повлияло суждение Михаэля Сендивогия, о том, что философский камень не что иное как «вываренное (digested) до наивысшей степени золото» [9], особенно учитывая то, что Филалет был его почитателем и принял его псевдоним Космополит. Сложно сказать, прав ли Ириней Филалет, поскольку мы не знаем, что было первоматерией у Рипли. Сам же Рипли в своей самой известной работе, менее символичной и использующей раннюю химическую терминологию, "Двенадцать врат" отмечает в первых вратах (прокаливании (calcination)):

The head of the crow that token call we,
and some men call it the crow's bill.
Some call it the ashes of Hermes tree,
Our toad of the earth that eateth his fill,
and thus they name after their will.
Some name it by which it is mortificate,
The spirit of the earth with venom intoxicate.

Примету ту зовём вороньей головой,
А кое-кто – вороньим криком рéчет,
А кто – Гермеса дерева золой,
Что наша жаба, насыщаясь, мечет –
На усмотренье воли величают все её.
Кто кличет тем, в чем жабы умерщвленье –
Духом земли, в ком ядовиты испаренья [10].

Вследствие этого ясно, что здесь жаба отождествляется со стадией нигредо или головой ворона, но, кроме того, связана и с землёй. Интересно, что в девятых вратах (брожение (fermentation), то же что и варка (digestion)) Рипли пишет:

Earth is gold, and so is the soul also,
Not common gold, but ours thus elementate.

Земля есть золото и, сверх того, душа,
Не золото толпы, но наше злато, и потому оно elementate [11].

Из данных отрывков становится очевидным то, что в работах Рипли жаба символизирует первоматерию Великого Делания, полученную на первом этапе кальцинации или нигредо. Ею могло бы быть золото, но тогда выбор символа представлялся бы странным – первоматерии скорее следовало бы быть чем-то низменным и вульгарным. Обычно о первоматерии говорят, что она может быть найдена где угодно, но глупцы её увидеть не могут, и такое мнение подходило бы к символу жабы гораздо больше. К примеру, анонимный автор стихотворения "Охота на зелёного льва" пишет:

And choose what thou shalt finde of meanest price:
Leave sophisters, and following my advice,
Be not deluded; for the truth is one,
'Tis not in many things, this is Our Stone:
At first appearing in a garb defiled,
And, to deal plainly, it is Saturn's childe.
His price is meane, his venom very great
His constitution cold, devoid of heat.

Возьми, найти что должен в скуднейшем ценою в мире этом,
Оставь софистов и последуй за моим советом,
Не заблуждайся, ибо истина одна,
Не в множестве вещей лежит она,
то Камень Наш:
Сперва является в лохмотьях осквернённый,
Знай верно, он – дитя Сатурном порождённый.
Цена его ничтожна, яд – велик,
Студён, лишённый жара, Камня лик [12].

Этот аспект символа жабы в средневековых представлениях также подчёркнут писателем Кателанием (Catelanus), когда он повествует о том, что единороги живут в пещерах: «среди жаб и прочих ядовитых и отвратительных гадов» [13].

Жаба, в качестве символа только одной фазы алхимического процесса, появляется и в другом стихотворении Рипли:

The showers cease, the dews, which fell
For six weeks, do not rise;
The ugly toad, that did so swell,
With swelling, bursts and dies.

Ливни прошли, и роса, что текла,
Что лилась шесть недель, изошла;
Мерзкая жаба, что так раздулась,
Со вздутьем взорвалась и померла [14].

Это явно тот же самый химический процесс, что и в его "Видении", где используются практически те же слова:

A Toad full Ruddy I saw, did drink the juice of Grapes so fast,
Till over-charged with the broth, his Bowels all to brast:
And after that, from poyson'd Bulk he cast his Venom fell,
For Grief and Pain whereof his Members all began to swell.

Я видел жабу разрумяной, что жадно сок пила из ягод винограда,
Тем временем сим супом переполнилась она, и лопнули у жабы потроха,
А после из отравленного тлена излился смертоносно-сильный яд,
Из-за тоски и боли члены тела все начали нести зловонный смрад.

Блумфилд, другой ранний английский алхимик, в своём "Пристанище философии" указывает на жабу как на одно из имён эликсира или самого философского камня:

Our great Elixir most high of price,
Our Azot, our Basiliske, and our Adrop, our Cocatrice.
Some call it also a substance exuberate,
Some call it Mercury of metalline essence,
Some limus deserti from his body evacuate,
Some the Eagle flying fro' the north with violence,
Some call it a Toade for his great vehemence,
But few or none at all doe name it in its kinde,
It is a privy quintessence; keep it well in minde.

Наш великий эликсир дорогой бесценно,
Наш азот [15], наш василиск, наш адроп [16], наш кокатрис [17],
Веществом изобилья адепты зовут благоверно,
Величают Меркурием, что из металла эссенции взят,
Кличут илом пустыни, что из оного тела изъят,
Именуют орлом, буйно мчащимся с северным ветром,
Кличут жабой за пламенный пыл, что великий чрезмерно,
Но никто не зовёт его, как величать подобает тебе,
То заветная пятая сущность, держи это крепко в уме [18].

Мэри Энн Этвуд интерпретирует все эти имена как отражающие камень на разных этапах Великого Делания: «вначале, будучи возогнанным, он зовётся змеёй, драконом или зелёным львом, за счёт своей силы и грубой энергии, которые, разлагаясь, становятся сильнейшим ядом и их ядовитой жабой; которая, проявляясь после этого прокаленной присущим ей огнём, зовётся магнезией (magnesia) и ведёт к мудрости» [19].

Поэтому можно подытожить, что в английской химической традиции жаба – это символ первоматерии Делания, являющейся сатурнианской по природе (не обязательно свинцом, но всяким веществом, ассоциируемым с Сатурном). Иногда её относят только к фазе гниения или "caput corvi" [20], за счёт её сатурнианского символизма ("Regnum Saturni"), иногда и к самому философскому камню, как "драгоценности", сокрытой в голове жабы (т. е. в первоматерии). Похоже, что этот тип символизма был продолжен последующими алхимиками в Англии как результат непрекращающегося интереса к работам Рипли, и отражён такими авторами как Элиас Ашмол, Ириней Филалет, или Сэмюэль Нортон, внуком возможного ученика Рипли Томаса Нортона.

Одна из примечательных древовидных диаграмм в "Воскресшем Меркурии" Нортона изображает жабу на корнях дерева Великого Делания, с двумя львами по бокам. Жаба ищет плоды винограда под ним, что, несомненно, соотносится с образами из "Видения" Рипли.

Широко известная иллюстрация из "Британского химического театра" Элиаса Ашмола изображает жабу находящейся внизу символического процесса, по-видимому, отражая его начало. Интересно то, что она объединяет мужскую и женскую фигуры, как если бы символизировала силу притягательности с некоторыми эротическими нотками. Вся фигура названа "Дух, Душа, Тело" (Spiritus, Anima, Corpus), из которых corpus или тело и являет собой пару мужчины и женщины. Весь возможный эротический аспект алхимии до сих пор полностью неизвестен и ждёт объяснения, но интересно отметить, что Томас Воэн, иллюстрировавший коллекцию Ашмола, сделал множество эротических упоминаний в собственных алхимических работах, особенно в "Дворце Света". В своих записных книжках Воэн объясняет каким образом он с помощью своей жены создал "масло Халкали". Согласно Артуру Эдварду Уэйту, это масло – первоматерия, которая соотносит его с нашим символом жабы [21].

Эротический символизм жабы может быть найден и вне алхимии, что укрепляет нашу позицию. На правой створке великой картины Иеронима Босха "Сад земных наслаждений" располагается женщина с жабой на груди, что символизирует грех распутства [22]. Скульптура в Страсбурге, именуемая "Обольститель неразумных дев" [23] отображает змей и жаб, взбирающихся по спине статного юноши, держащего перед собой яблоко [24]. Итак, жаба может быть понята в качестве символизирующей силу плотских инстинктов, силу притягательности противоположностей, которая рассматривалась общепринятой моралью как нечто низменное и вульгарное.

"Коронование природы" [25], работа, по всей видимости, возникшая из абсолютно разных традиций, использует символ жабы в двух из шестидесяти семи фигур. Это – фигуры 17, ферментация, и 18 – разделение элементов. Однако текст, сопровождающий иллюстрации, весьма схож с идеями Рипли: «Но под жабой, здесь понимается сфера Сатурна, напитываемая тинктурой, или её вздутие до громадных размеров и, тем самым, насыщенности, и вскоре готовая порождать, что наиболее проясняется в следующей главе впрыскиванием четырёх элементов» [26]. Сатурнианская природа первоматерии (или химического субъекта, как она именуется здесь) подтверждена во второй фигуре и её пояснении, которое соответствует нашим умозаключениям, изложенным выше. "Изрыгание яда" жабой у Рипли имеет параллель в этой работе, в фигуре 18. В обоих случаях белый голубь находится над жабой, видимо, подчёркивая летучую природу "тинктуры" или сока винограда у Рипли.

Переиздание набора гравюр (без текста), опубликованное в  XVIII  веке Иоганном Конрадом Бархузеном [27] имеет несколько добавочных фигур, расширяя набор до 78. На гравюре 1 также использован символ жабы в связи с символами пеликана, льва и саламандры, окружающих Меркурий философов. Адам МакЛейн интерпретирует всё это как отображение четырёх элементов [28], но это не так очевидно, поскольку птица наверху, несомненно являющаяся пеликаном, обычно не является символом воздуха. Кроме того, трудно увидеть какие-либо явные связи льва с водой. Верно, что здесь представлены стандартные тройные символы двух элементов, возле льва и жабы, но, в таком случае, символизм этой гравюры не сочетался бы с символизмом всего набора и должен был бы расцениваться как позднее дополнение. С другой стороны, животных можно представить отражающими фазы Великого Делания. В оригинале "Коронования природы" их можно найти на этих гравюрах:

Первая гравюра Бархузена, рассмотренная в таком свете – это итог всего процесса Великого Делания и, таким образом, неотъемлемая часть всего набора. Единственным возражением может быть то, что сюда не включён чрезвычайно важный символ голубя, появляющийся на гравюрах 10-36. Тем не менее, похоже (и это подтверждает сопроводительный текст), что голубь – только указание направления, в котором дух (или летучее начало) должен двигаться на любой из фаз.

Среди наследников алхимической традиции в  XVII  веке из братства Розы и Креста, мне удалось найти только двух, кто употреблял бы символ жабы. Менее существенный в данном случае – Иоганн Даниэль Милий. Среди многочисленных гравюр, найденных в его работах, жаба появляется лишь на титульном листе "Медико-химического труда", внутри триады воздуха, и она прикована к орлу над нею. Возможно, это отсылает к летучему (и, следовательно, к "воздушному") началу твёрдых тел или же к "закреплению летучего". Примечательно, что такое же изображение "птицы над жабой", появляется в "Короновании природы", но без цепи, соединяющей их. Однако в тексте этой работы сделана ссылка о закреплении элементов, изрыгаемых жабой, пока они не станут неотделимыми друг от друга. При различных использованиях этого типа символизма должно случаться некоторое смещение смысла.

Впрочем, наиболее значимый факт заключается в том, что Михаэль Майер имел точно такой же символ в одной половине своего герба, изображённого на его портрете в "Убегающей Атланте", и что он также использовал жабу как главную символическую эмблему ибн Сины в "Приношении на Золотой Алтарь", где она ясно объяснена как закрепляющее летучее.

В 5 эмблеме "Убегающей Атланты" Майер вновь использует символ жабы, но уже в другом значении, она помещена в виде мужчины на женской груди. Эпиграмма к этой эмблеме во многих моментах схожа с "Видением" Рипли:

To woman's breast apply the chilly toad,
So that it drinks her milk, just like a child.
Then let it swell into a massive growth,
And let the woman sicken, and then die.
You make from this a noble medicine,
Which drives the poison from the human heart.

Жабу озябшую прижми к женской груди,
Чтоб молоко она пила дитю подобно.
Пусть вздуются у жабы той кишки,
Пусть женщина болеет и почит покорно.
Из этого получишь благородное лекарство,
Что яд из человеческого сердца устранит [29].

В данном случае, жаба пьёт молоко девы вместо сока винограда, что может быть лишь разной терминологией. Тем не менее, умирает дева, а не жаба. Эротическая интерпретация также может быть уместной, поскольку женщина с жабой на груди схожа с символом распутства или сексуальной притягательности, использованной Босхом.

Возможно, изложенные выше доводы о символизме жабы в алхимии весьма неполны, но даже на таком основании можно сделать несомненное заключение о некоторой непрерывности её использования с  XV  по  XVII  века, хотя так же заметны и случайные смены её значения. Возможно, они соответствуют единовременному переходу от физической алхимии Рипли и его современников (т. е. возможного описания действительного химического процесса) к глубоко одухотворённой (и, возможно, заключающей в себе эротический аспект) алхимии розенкрейцерского просвещения  XVII  века [30].

Примечания:

[1] Некоторые исследователи полагают, что обнаружили этот «ключ», но поскольку спектр объяснений варьируется от крайне символического у Карла Густава Юнга (хотя у него это скорее выражение собственной психоаналитической системы с помощью алхимической иконографии) до полностью химического, у историков химии, трудно признать подобные притязания.

[2] Перепечатанная с комментариями Иринея Филалета из его Ripley Redivivus в The Secret Art of Alchemy Станисласа Клоссовски де Рола [Stanislas Klossowski de Rola], p. 23-30.

[3] Например, в работе Jung, Psychology and Alchemy, ill. 196, Klossowski de Rola, The Secret Art of Alchemy, ill. 65, Powell, Alchemy, the Ancient Science, p. 66.

[4] Manley P. Hall, Meditation Symbols in Eastern and Western Mysticism, Los Angeles, 1988, p. 203.

[5] Первоматерия (лат.) – (прим. пер.).

[6] Акт II, сцена 1. Пер. Т. Щепкиной-Куперник – (прим. пер.).

[7] Guden min, hva er det?!!

[8] Основное обсуждение символизма жабы находится в статье Армстронга: E. A. Armstrong Man, Myth and Magic, p. 2856 – (прим. Р. П.). Согласно Бреверу, этот камень имеет и иные названия: crepaudia, batrachyte (батрахит, лягушечий камень) или batrachos. Всегда заключая в себе изображение жабы, этот камень покрывался влагой и менял цвет вблизи источника яда или поражённой части тела. Согласно средневековому автору Демигерону, он также способен оказывать смягчающее действие вообще, будучи использован в виде мази, а находят его в Египте. См.: rev. E. Cobham Brewer Dictionary of Phrase and Fable. London, Paris & Meldourne: 1895. P. 1232-1233. Книга учёнейшего Демигерона о камнях // Кухня Ведьм / Пер. Д. Захаровой, Е. Ванеевой. СПб.: 2006. C. 292 – (прим. пер.).

[9] См.: Concerning the Secrets of Alchemy в Tenth Treatise, Llanerch Enterprises, 1989, p. 116.

[10] Цитируется по In Pursuit of Gold Lapidus, Weiser 1976, p. 99.

[11] Ibid. P. 126.

[12] Цитировано по Mary Ann Atwood, A Suggestive Inquiry into Hermetic Mystery p. 317 (вероятно из Theatrum Chemicum Britannicum коллекции Элиаса Ашмола, но я не смог проверить это).

[13] Цитата по Jung, Psychology and Alchemy, p. 437.

[14] Цитата по Mary Ann Atwood, A Suggestive Inquiry into Hermetic Mystery p. 406, из Ripley Redivivus.

[15] Азот выступает как синоним Меркурия философов, т. е. представляет такую первоматерию, которая уже полностью готова для взращивания философского камня. Наименование «азот» несёт глубокий религиозный смысл, он есть альфа и омега. Ср.: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец» (Откр 1:8). Слово образовано от начальных и конечных букв латинского (A и Z), греческого (Α и Ω) и древнееврейского (א и ת) алфавитов – (прим. пер.).

[16] Адроп – жаргонный синоним философского камня – (прим. пер.).

[17] К сожалению, в русском языке отсутствует различие между кокатрисом и василиском. Первый нередко служит символом зла, например, в книге пророка Иеремии (Иер. 8:17). Вид же его таков: вивернообразное (т. е. лишь с двумя "ногами") его тело покрыто чешуёй, его ноги – петушиные лапы, отвратительная голова его, украшенная гребнем и свисающей бородкой, также напоминает петушиную, круглые, мерцающие глаза несут смерть, а заострённый язык и змеиный хвост вселяют ужас в его противников. Василиск, король змей, схож с кокатрисом во всём, кроме более роскошного гребня, напоминающего корону и ядовитого дыхания, которым он поражает врагов. К василискам может быть отнесена и амфисбена (амфиста, амфисианский кокатрис), хвост которой заканчивается ещё одной маленькой головкой. Подробнее см.: J. Vinycomb, Fictious & Symbolic Creatures in Art. London: MCMVI. P. 104-108. Тем не менее, очевидно, что автор отождествляет их, именуя камень обоими видами этих существ – (прим. пер.).

[18] Цитата по Mary Ann Atwood, A Suggestive Inquiry into Hermetic Mystery p. 94, из Ashmole's Theatrum Chemicum Britannicum.

[19] Ibid.

[20] Голова ворона (лат.) – (прим. пер.).

[21] Смотри Colin Wilson, Mysteries, Panther 1979, p. 433-35. Его позиция основана на введении Kenneth Roxroth к The Works of Thomas Vaughan, University Books, New York, 1968.

[22] Anna Boczkowska, Tryumf Luny i Wenus, Krakow, 1980, p. 63.

[23] В оригинале – "The Seducer of Unfaithful Virgins". Основой для такой трактовки названия произведения послужил русский перевод Нового Завета (Мф. 25:2-12) – (прим. пер.).

[24] Man, Myth and Magic p. 2856.

[25] Отредактировано и опубликовано Adam McLean, Edinburgh, 1980.

[26] Ibid. P. 40.

[27] Elementa Chemiae, 1718.

[28] The Crowning of Nature, op. cit., p. 127.

[29] Перевод выполнен Joscelyn Godwin из издания Adam McLean, Tysoe, 1987, p. 85.

[30] Прямой намёк на книгу: Йейтс Ф. А. Розенкрейцерское просвещение / Пер. А. Кавтаскина. М.: 1999 – (прим. пер.)