Если мы попытаемся еще раз рассмотреть символический ряд Ужасающего Женского, а именно в контексте центрально- и южноамериканского материала, то сделаем это потому, что развитие Америки, согласно современному состоянию исследований, является полностью независимым от Старого Света. Именно из-за этого обстоятельства совпадения становятся поразительными, а их архетипический базис еще более проясняется.
В то время как в Мексике матриархальный пласт и связанная с ним лунарная мифология почти полностью перекрываются мифологией солнечной, в ареале южноамериканских культур и особенно в Перу они остаются доминирующими. Там Великое Женское как лунная жена - "Женщина Моря" (Meeresfrau), и мы видим, что море, ночной океан и ночное небо - это одно и то-же, ибо ночь как Великий Круг образует единое целое преисподней, ночного моря и ночного неба, описывая собою все сущее.
Так, мы находим в матриархальной культуре Химу как лунную мифологию с луной как героем и властителем ночи, так и происхождение живых существ из яйца, которое является символом луны. Посему изображенное на перуанском сосуде сражение с драконом демонстрирует морского дракона, являющегося в то-же время драконом ночи и смерти, в роли побеждаемого чудовища. Герой характеризуется как лунарный посредством свивающихся в символический серп змей в его руках. Этот знак в связи со ступенями типичен для лунного божества, мы найдем его как в Египте, так и в символе двойного топора критской культуры. (Является ли сова символом ночного неба или же самой луны, мы не можем решить.)
Соответствующий образ из того-же культурного ареала, принадлежащий к символическому ряду Ужасающего Женского, это краб с головой горгоны на панцире, он тоже является чудовищем из морских глубин. На другом сосуде представлены в симметричном порядке клешни и развергшиеся звериные пасти, а краб изображен как средняя часть туловища человекообразного существа. Сущность, которую утаскивает в пучину ощерившийся монстр, истолковывается как небесное божество. Нельзя не заметить, что подвергающаяся нападению фигура тоже носит ракообразные черты. Наверняка можно сказать, что речь здесь идет, по-аналогии с распространенным в мексиканской мифологии сюжетом, о божественном сражении, происходящем в ночном океане, а подвергшееся нападению и побежденное существо является лунным божеством.
Рак, улитка и черепаха часто являются символами регрессирующей и прячущейся в темноте луны, которая, будучи захваченной мраком, связана с негативными символами. Так, перуанское божество-улитка является лунарным божеством негативной фазы. Зрительные жгутики бога-улитки, имеющего определенное сходство с подвергшимся на другом изображении нападению морского чудовища существом, несут на себе луну, это значит, они затягивают ее в спираль улиточного домика либо возносят вверх.
Правомерность нашей интерпретации краба-горгоны как женского ночного божества подтверждается засчет того, что она - и это является общим правилом для ночи - изображается и как рождающая солнце. Чтобы дополнить картину, следует указать на другой перуанский сосуд с двумя змеями, символами земли и ночного неба, на котором Горгона обрамлена змеями как лоно. (Их пасти - это завлекающая сила, посредством которой небесные светила проглатываются на западе и на востоке.) Как теллурическая богиня с двумя змеиными головами проглатывает солярного героя, параллельно изображается на одном перуанском сосуде в виде светового героя с двумя змеями теллурического происхождения.
В то время как в Перу преобладает матриархальная лунно-ночная психология, лишь позднее перекрывающаяся патриархальным влиянием культуры Инков, патриархальное господство в Мексике намного сильнее бросается в глаза, а матриархальное течение менее очевидно.
Численность ацтекских богинь, выражающих Великое Женское, поначалу затрудняет ориентацию, но тем не менее мы сможем доказать цельную архетипическую структуру, если исследуем идентификации, которыми в иерархии связаны между собой богини, в нашем кратком наброске.
В самом начале стоит божественная пара "Господин и Госпожа нашей плоти" (Tonacatecuhtli и Tonacacihuatl), исток и место обитания которых находится в высшем тринадцатом небе, "о началах которого никто никогда ничего не узнал". Это боги-прародители, называющиеся также "Господин и Госпожа Двух" (Ometecuhtli и Ometecihuatl). Оба занимают первое место в календаре, так как являются прокреационными качествами первоначала, причем мужская часть диады идентифицируется с небом и огнем, а женская с землей и водой. Соответствующие этой паре боги Майя рассматривались как андрогинные, на что намекается и в ацтекском имени "Господин и Госпожа Двух". Этот титул высшей божественной пары должен выражать, что каждый из них двоих в равной мере наделен прокреативной силой. Представление о находящейся в высшем, самом удаленном небе божественной паре коррелирует с представлением о возлежащем на Матери-земле Отце-небе, встречающемся в североамериканской мифологии. Оба высших божества уроборичны и, несмотря на их центральную значимость, не имеют собственных храмов, равно как и культов, и не связаны с определенными феноменами природы и окружающего мира; несмотря на их трансцендентность, они также "питающий Уроборос", потому что их имя "Господин и Госпожа нашей плоти" означает не только "Властители нашей животной субстанции", но одновременно и живой субстанции маиса, это значит, что они одновременно питающие и примордиальные божества.
Ужасающая Великая Мать вместе с ее юным сыном играет в Мексике выдающуюся роль. Семизмейная маисовая мать (siebenschlangige Maismutter) Chicomecouatl известна как божество древнейшего автохтонного населения, с ней идентифицируются теллурическая богиня-мать "Сердце Земли", Teteoinnan и Tocitzin, она была Деметрой древней Мексики.
"Старая богиня" понятным образом идентифицируется с Tonacacihuatl и Tlazolteotl, которая также носит имя "Наша прародительница и сердце земли". Она является богиней сладострастия и распущенности, великой родительницей и обновительницей вегетации, как лунарная и теллурическая богиня - она владычица Запада, смерти и преисподней. Она носит при себе череп, а приносящаяся ей в жертву женщина обезглавливается. Как зимний аспект мертвой земли она противопоставляется земле родящей, пребывающей в связи с весною и Востоком.
Она примордиальная богиня материи, жуткий аспект которой брызжет из очей и развергшихся пастей животных, украшающих ее. Одетая в пояс из змей, она держит убийственный кинжал и у нее когти ягуара, архетипического врага света, который как негативный мужской атрибут пребывает в ее свите.
[...]
"Порою богиня земли кричала в ночи и требовала человеческих сердец. Тогда она не успокаивалась, прежде чем не получала их, и не хотела оплодотворяться, прежде чем не напивалась крови."
Ягуар как темная сила является врагом орла, и определяющие мировозрение ацтеков мифические баталии между силами света и тьмы демонстрируются как сражения ягуара с орлом.
Западная пропасть, в которую уходит солнце, в Мексике считается архетипическим лоном Смерти, уничтожающим рождающихся им. Но Запад для Ацтеков с ними родственных народов есть нечто большее, это "Место женщин", Прародина, где некогда из примордиальной пропасти живые существа выползли на поверхность. Ибо когда ни Земли, ни людей, ни человеческого сознания не было, все уже существовало целостно и совершенно в мире мертвых на Западе.
Это место женщин, однако, не только темная пещера, из которой выкарабкалось человечество, но также и "дом, из которого снисходят". Ибо преисподняя, ночное небо и бессознательное - это одно и то-же: Запад это "Чертоги примордиальных богов, родина маиса и мифическая прародина племен человеческих." Так, на Западе находится "храм продуктов питания" и маисовое дерево с колибри, которое как "символ пробуждающейся вегетации" связано с солярным героем.
Также демоницы, считающиеся душами умерших при родах женщин, синтезирующие в себе смерть и рождение, принадлежат к символизму Запада. Как особенно враждебно настроенные к людям пауки спускаются они с неба, дополняя свою деятельность как демонических сил доисторического мрака, в рамках которой они низводят солнце с зенита к западному смертному одру. Это демоницы примордиальной старины, это значит "старины, когда еще не было солнца", и сущности эсхатона, которые, когда приблизится конец времени, будут поглощать солнце, луну и звезды, заодно уничтожая род человеческий.
Imago mundi Ацтеков характерна тем, что над и под всем существующим непрерывно присутствует ночная, зловещая инстанция. Не только каждый полный космический цикл завершается диссолюцией, но чудовищными катастрофами венчаются и меньшие календарные периоды, например конец периода в пятьдесят два года знаменуется своего рода несчастливой точкою, в которой со страхом ожидается конец света, а продолжение жизни воспринимается как чудо (то есть как результат правильно проведенного ритуала - прим. пер.), возрождение отмечается как праздник. Этот конец пятидесятидвухлетнего периода соответствует полночи и зимнему солнцестоянию. В этот момент разрушаются все инструменты и гасятся все огни. Это "судный день", и преодоление его сопровождается оргиастическими мероприятиями, новым получением огня и т. п.
Сознательная картина мира Ацтеков "патриархальна", власть женских божеств почти незрима, а господствует мужской солярный принцип. Однако, пристрастный анализ даст несколько иную картину. Помимо царя господствует фигура, которая хотя и персонифицируется мужчиной, носит титул ужасающей матери-земли "Женщина-Змея".
Вне всякого сомнения, здесь первоначальная матриархальная констелляция патриархально декорируется. Также и у племен северной Америки мы часто обнаруживаем, что старейшины (старые женщины), не обладая официально властью, регулируют внутренние дела племени, в то время как военные руководители концентрируются на внешних.
Анализ этой ацтекской констелляции в высшей мере поучителен для исследования ранней истории человечества. Положение, когда мужчины-воины стоят на службе женского божества, чтобы обеспечивать жертвоприношение, сохраняется в ацтекской культуре, невзирая на то, что политическая и социальная власть находится в руках мужчин, а патриархальный солярный принцип - как кажется - занимает место матриархального лунарного. Ацтекская политика была всецело дефинирована войнами, которые велись, чтобы захватывать пленных, принесение которых в жертву являлось частью культа Женщины-Змеи, лишь при условии удовлетворения своих желаний благосклонно являвшей свое плодородие.
Характерная ацтекская форма жертвоприношения состоит в изъятии сердца из живого тела жертвы и преподнесении его (сердца) солнцу, чтобы тем самым предопределить оплодотворяющий дождь и гарантировать плодородие земли. Наряду с этим, распространено и облачение жреца в кожу жертвы как типичная форма символического ряда трансформации. Ей предшествовала, очевидно, другая форма жервоприношения, а именно обезглавливание. Обезглавливание и расчленение как форма смерти возводятся, как и в Египте, матриархальному пласту мифо-ритуальной культуры, наличие следов которого в мифах и ритуалах Ацтеков доказуемо, и продолжает жизнь в "Южном кругу ада", специализирующемся на обезглавливании и расчленении.
Обезглавливание зловещей лунарной богини - это первейшее деяние Хуицилопохтли. Обезглавливание жертвы-женщины занимает центральное место в весеннем празднике хтонической богини, а танцы с головами завершают бойцовское праздничное жертвоприношение.
Поскольку мексиканцы считают ночь и ночное небо небесным океаном, луна является ночной змеею, живущей в воде. "На западе мира обитает могущественная змея, которую побеждает восходящая утренняя звезда и растерзывает орел дневного неба."
Поэтому Женское есть смертоносный сосуд, как богиня луны и несущих разрушение наводнений Ixchel. Ее символом является зловещий перевернутый сосуд, а на голове у нее покоится смертоносная змея, на ногах и руках имеет она острые звериные когти, а одежда ее украшена скрещивающимися костями.
Ужас наводнения можно преодолеть только, если солярный сознательный герой периодически и бесконечно побеждает змею океанских пучин.
[...]
К ритуалу плодородия Великой Матери относится жертвоприношение с элементами расчленения, оплодотворяющее лоно земли, как это и по сей день реализуется в ритуалах - будь то жертвоприношение человека или животных - торжественного рассеивания частей тела на полях. К этому относится и греческий ритуал тесмофории, в ходе которого в змеиное гнездо на поле бросается поросенок. Отверстие в почве есть лоно земли, зловещий характер которой и в этом случае репрезентируется змеями. Разложившиеся части жертв позднее изымались из почвы и использовались в качестве удобрения.
...
Сжатое послесловие к работе Ноймана
Обращает на себя внимание та роль оттеняюще-убедительного примера, которую Нойман отводит неким "северо-американским племенам", играющим у него роль загадочных матриархалов, о которых науке мало что на сегодняшний день известно. При этом он либо из-за недостатка информации, либо намеренно смещает иерархические уровни. Старые женщины у него превращаются в неких северо-американских аксакалов, тогда как о роли шаманической традиции полностью умалчивается.
На фоне относительной проработанности центрально- и южно-американских культов (глава о которых может считаться, за вычетом нелепых домыслов и сомнительной психологической терминологии, да и вообще терминологической путаницы, своего рода введением в центрально-американский ритуализм) повторяющиеся апелляции к северо-американским "обычаям" выглядят достаточно непритязательно.
Необходимо объяснить, что регламентирование внутриплеменного уклада у архаических или поздне-архаических людей претворяется женщинами, но отнюдь не предопределяются ими жизненно важные, судьбоносные решения, находящиеся целиком в руках шамана. Женщина действительно обладает значительной симпатической связью с разными родами хозяйственной деятельности, например, она естественно умеет лучше мужчины вырыть вкусные личинки из муравейника, но передать племени волю предков она ни при каких обстоятельствах не может.
Следует без лишних вопросов уяснить, что такого рода симпатической связью с демоническими инстанциями она не обладает, а имеет лишь формальное сходство с определенными образами, представляющими собой результирующую парадигму безупречного телеологического инстинкта шаманов-мужчин, что и позволяет ей (женщине) участвовать в жертвоприношении себя.
К этому следует добавить указание на недопустимость определенного "синкретизма" или тенденции приведения всего к общему знаменателю, демонстрируемых учениками Юнга и им самим, ибо даже в том случае, если "белое" и "черное" и являются модусами одного и того же (черного), то отсюда еще не следует, что и белое и черное теперь нужно сводить к какому-нибудь "малиновому" и редуцировать до него, более того, и "белое" и "черное" имеют достаточно оснований для того, чтобы существовать автаркийно.
Стремление найти общий знаменатель приводит к тому, что картина мира, на первый взгляд, предельно упрощается, но пристрастный анализ показывает, что ищущие такой знаменатель, в конечном счете, занимаются апологетикой антропоцентризма и их подход является современным, а потому иудеохристианским, в рамках которого правилом академеческой и любой иной работы является взятие за исходные точки заведомо редуцированной картины ума и мира, причем это с полной уверенностью в собственной ненаказуемости откровенно выносится в заголовок работы. Им кажется, что достаточно будет определить свой труд как "феноменологический".
Однако, результатом такого уклона в науке является хоронзонизация простолюдинов, массовая распущенность и бессознательность инстанций, должных служить стражами Сакрального на границах бездны и блюстителями правомерной энтропии и стагнации мира с перспективой благонадежной диссолюции. Мы рассматриваем иудеохристианские труды психоаналитиков и прочих научных и антинаучных энтузиастов как вредные, а работу над продолжением перевода главы из этой книги группе сотрудников рекомендуем немедленно свернуть.