Есть основания предположить в ветхозаветном иудаизме особые функции Михаила как «смертного ангела», борца за душу в момент выхода ее из тела, проводника ее за пределами жизни и привратника рая, куда он открывает двери усопшим праведным. Правда, существование подобных представлений не подтверждается ни одной ссылкой из Ветхого Завета, но от новозаветных писаний и апокрифов можно сделать заключения в этом смысле. Если в Евангелии от Луки говорится, что ангелы отнесли душу Лазаря на лоно Авраамово (V, 10), если в послании апостола Иуды Михаил изображается борющимся за душу Моисея против Сатаны, если по позднейшим учениям раввинов он «ведет душу к вратам небесного Иерусалима», то можно предположить, что все эти мотивы имеют свой источник в весьма древних верованиях,  На почве христианства Михаил является не как ангел смерти, но воскресения и суда. Он возвещает о моменте, когда «многие из спящих во прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление». В совокупности этих представлений лежит мысль о Михаиле как участнике Страшного суда. Из канонических писаний Послание ап. Павла к фессалоникийцам впервые снабжает его для этой цели трубою. Люкен цитирует молитву абиссинских евреев, в которой (после изображения знамений конца мира) Бог говорит Михаилу: «Встань, затруби в трубу на горе Синайской во святом граде». И с великим славословием окружат его ангелы. «Он их старейший, их князь. Михаил — имя его. Очи его — как очи голубя; одеяние его — как молния. Тогда мертвые восстанут во мгновение ока по слову Михаила»… Последнее явление Михаила представляется, таким образом, на горе Синайской и на горе Сионской. Согласно Книге Еноха Ангел сидит на вершине Семигорья, над лесом из высочайших деревьев. Гора есть трон Вышнего. Мотив вершины как местопребывания Ангела впоследствии стал особенно дорогим христианскому Западу, который вознес на утесы высоких гор святилища Михаила <…> вызывавшие впоследствии во впечатлительном наблюдателе убеждение в innatuin Michaeli monlium desiderium (присущей Михаилу тоске по горам. —Прим. peд.

Из новозаветных памятников на Михаила брошено особенно много прямых и косвенных указаний в Апокалипсисе. Здесь часто упоминание о небесном алтаре, которому предстоит ангел с золотою курильницею, и дым из нее восходит перед Божие лицо. Грозные явления ангелов или «Ангела» проходят через видения Иоанна. Он, впрочем, назван по имени только в одном из них. «Жене, облаченной в солнце», стал грозить большой красный дракон; он стал перед нею, когда ей надлежало родить, чтобы пожрать ее младенца. И тут «произошла война в небе. Михаил и ангелы его воевали против дракона… И низвержен был великий дракон, древний змий, называющийся дьяволом и сатаною, обольщающий Вселенную».

Не много можно указать мест в Апокалипсисе, которые дали такую работу мысли христианских и, в частности, западных глоссаторов, как приведенный 7-й стих ХП главы. Навеянный пророчеством Даниила и в этом смысле обличающий скорее ветхозаветное, чем чисто христианское вдохновение (Михаил, а не сын жены играет главную роль в борьбе), он отклоняется от него некоторыми чертами, происхождение которых удалось установить не всюду, но действие которых на дальнейшее религиозное творчество прослеживается отчетливо. Михаил борется не за еврейский народ, но сражается с драконом, грозящим жене и ее младенцу. Война произошла в небе, тогда как сражение Михаила за еврейский народ имело место в пределах земли, наконец. Книга Даниила говорит о будущем, тогда как локализация во времени событий ХП главы Апокалипсиса остается загадочной. Греческий текст здесь, как и всюду, употребляет прошедшее время: война произошла. Тем не менее это место понимают обычно как видение грядущего. Навряд ли, однако, можно сказать с уверенностью, какая часть видения есть изображение свершившегося, а какая — имеющего совершиться. Битва в небе могла напрашиваться на сближение с тем восстанием Сатанаила, которое согласно Книге Тайн Еноховых (относящейся, как и Апокалипсис, к I веку по Р.Х.) имело место в третий день творения. (Един же от чина ангельского, отвращиеся с чином сущим под ним и восприят мысль немощную, да поставит престол свой выше облак над землею, да равен будет чину моей силе, И отвергох его с высоты со ангелы его. И бе летя по воздуху выну бездны… И сотворих тако вся небеса, и бысть день третий. — Прим. авт). Во всяком случае западные толковники X века устанавливают время апокалиптической битвы на «утро столетий, когда из тьмы побежденной Господь вызвал день», и отождествляют ее с борьбою Бога и Люцифера, которою открывается драма Вселенной.

Но и представление о будущей борьбе постоянно присутствовало в христианской мысли. О ней говорит если не ХП, то XX глава Откровения. О ней снова говорит апостол Павел. Враг Бога, который восстанет против него перед концом миг ра, таинственно очерчен в Послании к Фессалоникийцам. Это «противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею. В храме Божьем воссядет он, как Бог, выдавая себя за Бога». Апостол изображает победителем врага Божия самого Христа. «Господь Иисус убьет его духом уст своих и истребит явлением пришествия своего». Однако новое, христианское видение апостола не вполне устранило прежнее. Уже в сочинениях Григория Великого и Беды «дух уст» истолковывается как Михаил, и он является победителем Антихриста.

Легенда о Михаиле, утверждает Люкен, была связана с самым существом еврейского народа. В христианстве эта связь была утрачена. Однако, если вообще сделать последовательные выводы из общих положений Люкена, игнорируя им же вводимые оговорки и собранный материал, можно прийти к заключению, что для архистратига вовсе не было места в новой Церкви. Коренной, исконный его смысл специального покровителя Израиля, Князя народа еврейского, врага Рима не мог, казалось, быть освоен общиной, строившейся на развалинах синагоги и снимавшей перегородки между эллином и иудеем. <…> И, однако же, если с течением времени он вновь возродится и будет утверждать себя в христианстве не только как переживание прошлого, но завоевывая все более широкое место в нем, это объясняется тем, что в его образе произошло какое-то развитие и изменение. Отброшены были его прежние ограничения, и он переработан был в иной, более всеобъемлющий и глубокий.

В созерцании еврейского народа представление о Михаиле не отошло от представления национального защитника. <…> Михаил не поднимается в его преданиях до высоты космического светлого ангела, победителя мрака и зла. Люкен ищет признаков такого перехода в еврейских заговорах, где имя Михаила призывается против силы пресмыкающихся, в наличности амулетов, на которых стереотипное изображенине Гермеса, топчущего змею, окружено надписью: Vitae eius obveniat vis et spiritus Michaelis, наконец, в эпитете Caмаэля — «древний змий», эпитет, который как будто дает возможность просветить в Михаиловой легенде миф о змееборце. Но сам Люкен не может отрицать того, что вышеописанные амулеты возникли уже на почве религиозного синкретизма, в кругах эллинизирующегося еврейства. Таково, очевидно, происхождение и заговоров.  Расширение образа еврейского вождя в образ вселенского архистратига, борца за светлое Божие царство против темного царства диавола, произошло там. где мировоззрение синагоги скрещивалось с религиозными и философскими влияниями античности, — на почве христианства.

Под теми же воздействиями античной философии совершается переработка еврейского представления верховного ангела — посредника в смысле сближения его с платоновским Логосом. Логос Филона (Филона Александрийского, ок. 25 до Р.Х. — 50 по Р.Х., сопрягая иудейскую религиозную традицию и пифагорейско-платоновскую философию, разрабатывал учение о Логосе как верховном Архангеле. — Прим. ред.) в его колеблющихся очертаниях, движущихся между концепцией «мировой энергии», «мирового разума», с одной стороны, «ангела Божия», первосвященника, наконец, «единородного Сына Божия», был высшей формой, до которой доросла концепция Михаила во внехристианском религиозном творчестве.

На почве христианства вопрос о его роли и значении одно время представлял известную остроту.  Место вождя было предназначено другому, и на этого другого передвигались все остальные приемлемые для христианства признаки верховного архангела,  Апостол (Павел. — Прим, ред.) повторяет по отношению к Христу все те определения, какие связывались с Михаилом, и многие отдельные выражения посланий  носят явно полемический характер, направленный против Михаила. «Кому из ангелов сказал Бог: ты сын мой? Кому когда сказал: сядь одесную меня?» — хотя как раз место направо от Бога отводила Михаилу иудейская религия. Мысль официальной Церкви идет по путям, предначертанным посланиями ап. Павла и его гневным вызовом: «Кому из ангелов дано сидеть одесную Отца?». Царь и первосвященник, заступник людей и вождь ангельских сонмов, Христос уже кое-где именуется Архистратигом, поглощая, таким образом, все определения Михаила. Но пока вожди богословской мысли колебались по вопросу о том. как далеко может простираться культ ангелов, и в частности Михаила, чтобы не ограничить державы Христа, народная религия практически разрешила для себя этот вопрос. В ярком, полном цветущей жизни ангелопочитании она опротестовала официальный монотеизм Церкви и искала своих путей, иногда враждебно сталкивавшихся с церковными, а иногда поворачивавших их по своему направлению. За храмами Египта и Фригии (в долине Лика найден был ряд камней с посвящениями ангелам Михаилу, Рафаилу, Истраилу и Гавриилу. —прим. авт.) «не только в городах, но и в селениях, частных домах н на полях» эта религия воздвигала оратории ангельской чете — Гавриилу и Михаилу, «украшая их золотом, серебром и слоновой костью». И с разных концов мира, через большие пространства земли, из-за дальних морей шли к этим святилищам паломники, ища прощения грехов и исцеления от болезней. В ангельских сонмах и их вожде, в «огненных, ветреных и водяных духах», кроме этой помощи, по-прежнему искали воплощения для представлений и чувств, которые обошло христианство, — для религиозно-поэтической концепции природы. В Египте св. Михаил, покрывший собой Анубиса, проводника мертвых, и Осириса, бога мертвых, заменил также в качестве ангела воды божество Нила, в роли победителя дракона — бога Гора. Не меньше точек соприкосновения находят у св. Михаила с божественными образами эллинского мира. Здесь его храмы строились над прежними Плутониями и его образ змееборца вытеснял образ пифийского Аполлона. Геммы его сливались с геммами бога ветров Гермеса. Отмечается в деревне его имени Архангелос своеобразное почитание Михаила как христианского Диониса, которому посвящены виноградные давильни и который носит здесь имя Михаила-Чашника.

Силу целителя особенно энергично подчеркивают в нем некоторые исследователи христианских легенд. Для Lucius Михаил Архангел целиком укладывается в образ божественного врача, и в этом смысле он, основываясь на некоторых местных связях культов, прямо ведет св. Михаила от Асклепия или Сераписа. В этом смысле для него освящается весь фригийский и византийские культы и легенды о явлениях около Колосс и в Константинополе, где храм св. Михаила действительно был местом ночных бдений больных, ждущих исцеления. Однако легенды эти богаче содержанием, чем выходит по этому толкованию. Из них в особенности легенда о святилище Архангела в Колоссах-Хонах, ставшая всемирным христианским достоянием и переведенная в XIII веке «для латинских ушей» братом Львом, иноком «франкской» обители на Афоне, открывает в св. Михаиле присутствие сильного натуралистического содержания. Неподалеку Колосс, гласит одна из древнейших ее версий, существовал издавна целительный источник, у которого силою Архангела получали исцеление недужные. Здесь некий язычник, чья дочь исцелилась от немоты, построил небольшой храм, у которого впоследствии поселился праведный муж Архип. Святилище, целебный источник и их служитель были предметом ненависти язычников. Они решили покончить с чудотворной святыней. Однажды целая толпа явилась, чтобы заткнуть ключ. Ее отогнали языки сверкающего пламени. Язычники останавливаются на мысли осквернить прозрачную воду ручья, замутив ее простой водою реки Хриза, которая проходит неподалеку храма. Однако поток, который они старались направить к ключу, раздваивается и огибает святилище. Тогда после многолюдного совещания (пять тысяч идолопоклонников собрались для этой цели в Лаодикее) враги решают двинуть на святилище воды Куфа и Ликокопра, вытекающие с высоты соседа ней горы. Они начинают рыть новое русло. Архип, припав к земле, молится. И когда потом, воспрянув, запел он гимн «Подняли реки голоса свои», сильный удар грома возвестил о близости «великого князя воинства» — Михаила. И вот «наподобие огненного столпа, тянущегося от земли до неба, явился Михаил Архангел и, стоя на скале, к которой прислонен был алтарь, громким голосом позвал к себе святого». Но этот последний, будучи не в силах вынести сияние ангельской славы, точно мертвый, пал на землю. И услышал он гремящий голос: «Л Михаил, архистратиг Господня воинства. Если ты, праведник, ужасаешься при моем виде, как вынесут неправедные вторичное явление Христа? … Не бойся!». И когда вода, шумя, клубящимися волнами стала близиться к месту, где стоял Архангел, он словом своим остановил ее, и задержанные волны стали громоздиться в высоту. Тогда он совершил еще более неожиданное чудо. Движением посоха и велением слова он повернул отхлынувшую массу воды в ранее образовавшийся провал (согласно краткой версии ангел ударом жезла расколол утес и открыл расселину. — прим. авт.), и она упала в его глубину. Вся область при этом была поколеблена землетрясением. Архангел осенил крестным знамением расселину и предсказал. что здесь будут исцеляться одержимые бесами. «И в образе пламени ангел вознесся на небо». Здесь, правда, действие все время совершается около очага исцелений, и все, что произошло, должно усилить на будущее время его врачебную силу. Но легенда намекает на нечто большее. Явление ангела, окруженное яркими натуралистическими эффектами землетрясения, расколовшихся утесов, поднявшихся волн, огненных столпов, укротило злую силу стихии и защитило очаг от восставшей на него темной языческой рати. В дальнейшем вода источника приобретает специальную силу разгонять бесов. Так, сохранив свои прежние черты. образ Михаила озаряется новым значением в самой яркой из его христианских легенд. Властитель водной стихии, он защитник очага правой веры и хранитель верных людей против ополчившихся на них мирских врагов и бесовских сил.

Другое знаменитое святилище восточнохристианского мира, Константинов Михаэлион на берегу Босфора, будучи центром исцелений, является памятником еще иного замечательного момента христианской биографии Архангела — его военного союза с императором Константином. Представ ему во сне. Ангел сказал: «”Я Михаил, начальник воинства сил Господа Саваофа, хранитель веры христианской. Я тот, кто принес в помощь оружие брани тебе, верному и возлюбленному Его служителю”. Встав от сна, царь возвеличил место (где было ему видение): воздвигнув в восточной его части алтарь… он создал храм, ставший великой святыней для граждан и чужеземцев».

Связь державного ангела с первым христианским императором, увековеченная в популярной базилике, не могла остаться без влияния на дальнейшее движение официальной церковной мысли. Здесь народная религия получала императорскую санкцию. В Константинополе уже в века Юстиниана было десять храмов св. Михаила. В области, охваченной византийским влиянием, на сияющих мозаиках св. Софии, как и св. Виталия Равеннского, императоры и императрицы ведут дружбу с ангелами на золотых небесах. Одно из немногих известий об ангельских изображениях большого стиля в Вечном городе относится к той церкви, которую именовали bas?lica Constantiniana (на римском форуме). «Во времена Сильвестра папы» Константин Великий по преданию дал ей следующие дары: серебряный шатер, в центре которого статуя сидящего на престоле Христа «в пять фут, весящего сто двадцать фунтов, двенадцать серебряных апостолов, и четырех серебряных ангелов». Серебряные изображения ангелов массами наполнили Рим в каролингский век.

Так в новом подъеме народной веры и со временем усиливающейся пропаганде библейских концепций растущим полкам комментаторов на Ветхий Завет бледнели протесты апостола Павла. Близко от Христа снова занимал важное, значительное место развенчанный ангел.

Мы резюмируем из итогов чужих исследований то, на что можем опереться как на данное для наших собственных.

I. Образ Михаила Архангела, поскольку он, несмотря на авторитетное упразднение его культа, снова воскресал в христианстве, увлекая к возрождению всю яркую радугу библейских цветов, а также расцвечиваясь теми новыми красками, какие давали ему приютившиеся под сенью его имени старые паганистические (языческие. — Прим. ред.) культы, получал в новой Церкви исключительное место и не имевшее аналогов значение.

II. Он единственный, может быть, пришел в нее из старого мира с исконным и ярким значением духа стихий. В Колоссах-Хонах увековечена память о нем как о властителе воды и ангеле расселины. В стране, постоянно волнуемой землетрясениями и видевшей на каждом шагу следы деятельности подземных вулканических сил, установилась связь их с Михаилом. В Гиераполе также его чтили у земной расселины и выходивших из нее горячих ключей. Вода в приведенных легендах является неизменно как деятельная, даже бунтующая стихия.

III. Его имя — «Кто яко Бог» — и его прошлое заставляли чувствовать его как особенно великое божественное существо, бесконечно высшее ангелов и святых; по-прежнему, быть может, соперничающее с Христом; в отличие от него, не имеющее кроткой красоты человеческого и не познавшего глубины страдания, но властное и могучее; по-прежнему «являющееся» в мир, отсвет Божия лица, ибо, как гласит более поздняя латинская глосса: «везде, где ты видишь нечто особенно дивное и великое, там находишь Михаила».

IV. Это божество неизменно деятельное, полное драматической жизни. Михаил открывает историю Вселенной войной с древним змием. Он кончает ее борьбой с Антихристом и призывом земли на Суд. Так в начале и в конце священной истории человечества стоит Ангел, завязывающий и разрешающий ее узел. Его труба будит мертвых в последний день, его огромное крыло, которым он ударяет по воде подземного озера, вызывает осужденных из бездны. Его слово предстательствует за них на суде.

V. Михаил — «вождь народа», ангел истории. Он направлял путь и судьбы избранного племени, предводительствовал войнами Израиля. Почему не мог он, возвышенный и просветленный, принять бразды державы нового Израиля, истинного народа Божия в его земных путях, битвах и победах? Михаил — «великий князь», державный, царственный ангел. На рубеже нового мира он является в союзе с первым христианским императором. Он полководец. Архистратиг, он сам Imperator, как впоследствии будут именовать его латинские апологеты. Не должен ли он стать особенно дорогим тому воинственному человечеству, которое теперь вступало в историю?

VI. Он первосвященник небесного алтаря, передатчик людских молитв, привратник, иногда «начальник» рая.

VII. В некоторых центрах его почитания св. Михаил чтился особенно, как целитель болезней.

VIII. В особом порядке идей развивается его функция смертного ангела, проводника мертвых.

IX. Михаил, несомненно, светлое божество, борец за доброе начало. Но все-таки это борец, карающий, грозный ангел. И его воинственность, и его связь с «древним змием» по понятному психологическому уклону отбрасывает зловещую тень на его светлый облик, давая ему характер христианского Сатаны. Мы увидим впоследствии, что воображение западных людей перед зрелищем глубоких пропастей, котловин, в которых клубится дым и выходит серное пламя, колебалось: следует ли их связывать с именем диавола или Михаила? Вопрос, конечно, разрешался легко при более отчетливом анализе спутанного представления. В пропасти живет сын погибели; туда сбросил его Ангел. Туда сам он может сойти к осужденным. Но Ангел царствует на высоте. Innatum est Michaeli desiderium montium.

Еврейский ангел нашел для себя сильную резонирующую среду в обществе, которое, глубоко проникаясь библейской культурой, продолжало хранить богатую мифологию эллинского паганизма. На классическом Востоке культ его расцветает быстро и сильно. Что касается латинского и романизирующегося варварского мира, тут apriori можно думать, что почва была в первое время менее благоприятной.

Факты подтверждают эту догадку. Правда, не только блаженный Иероним, один из последних отцов Церкви, сочетавших в своем духовном существе элементы восточной и западной культуры, но и блаженный Августин всякий раз, как их приводят к тому потребности комментирования Книги Бытия, Пророков, Псалмов или Апокалипсиса, воспроизводят традиционную мудрость об ангелах, создавшуюся в результате компромисса еврейского учения, вульгарных верований и вынужденных уступок официальной Церкви (Михаилом, в частности, эти отцы Церкви вовсе не занимаются). Однако ни в самом Риме, ни в Италии вообще, ни в Галлии ранних христианских веков мы долго не слышим о храмах и ораториях ангелов и св. Михаила. Первые святыни христианского Запада — это могилы мучеников. «В течение ста лет от 350 до 450 г. во всех церковных провинциях открываемы были массы святых». Известия об их обретениях (гегактопез) и перенесениях (revalationes), многочисленные и подробные, дают очень отчетливое представление о тогдашнем культе мучеников. Исходная точка движения — в Палестине, где после победы Церкви стали с Библией в руках обходить страну в поисках памятных мест священной истории. Поток обретения реликвий отразился далеко. Святых начали открывать и в других местах. «Героев Ветхого Завета предоставили Палестине. Но ведь христианские мученики были везде . Особенно заметным было движение в Северной Италии . Для Рима нет сколько-нибудь точных указаний». Но и здесь жили в убеждении, что все катакомбы — гробы блаженных мучеников и «что каждая мраморная плита прикрывает святого».