Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.
Но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто-то тебя отнимает.

Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.

Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.

Все из пластика, даже рубища.
Надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка...

И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю, как тайну,
ностальгию по-настоящему.
Что настанет. Да не застану.

Андрей Вознесенский
1976

Александр Васильев

Я ухожу,
упругими ступнями
едва тревожа неживые листья.

Там, впереди, с обочины дороги,
прорвав завесу мутного безвременья,
протягивают ветви чистые деревья
и сотни глаз высмеивает ливень -
встречая распрощавшегося с прошлым.

Все позади... отмученные стены,
питомник мук рассудочного яда.
Я забираю силу, бросив бремя
и ухожу, не оборачивая взгляда.

Хуан Рамон Хименес

Лама А.Говинда

Вокруг туманность и безбрежность,
Как море, высь.
Мечта моя! в том неизбежность:
Ей покорись.

В ночном лесу, где мгла и сыро,
Ищу тропу,
Иду по ней и к тайнам мира,
И вспять, в толпу.

Как укрощенная пантера,
Покорной будь:
Да снидет к нам обоим вера
В безвестный путь.

Валерий Брюсов

Ты направилась к низенькой роще,
где умрёшь без помарок - вчистую,
возможно, я только на ощупь
отыщу твою память пустую.

Приближаясь к последней разлуке,
увлажняясь, ты станешь манерной,
и твои незаметные руки
белоснежной покроются скверной.

Разделившись на две половины,
ты в другую уйдёшь половину,
и останутся катыши глины
вместо тела валятся невинно.

Несолёная и никакая,
не гусиной одетая кожей,
ты, сама над собою взлетая,
непрозрачной покроешься дрожью...

***
.. а душа над могилой висит на манер дирижабля,
то стремится удрать, то себя зажимает в щепоти
узколицего ангела, севшего вычистить жабры,
ибо в околоземном они засорились полёте.

По садам мертвецов браконьерствует плач, т.е. память
наших липких фантазий и сорокадневных поминок.
И гудит над столами с закуской невидимый пламень,
и зовёт мертвецов, что зубами вцепились в суглинок.

Не рыдайте по ним, не кричите им в снежные спины,
не тяните назад напряжением собственной воли
и не ставьте у них на пути поминальные мины,
на которых они подрываются, воя от боли

по садам мертвецов, где шныряют зеркальные осы
и срывают ветра амальгаму зеркальных растений,
и зеркальные листья, когда начинается осень,
облетая, не в силах отбросить ни шума, ни тени.
О сады мертвецов, где бушуют зеркальные ливни:
это слёзы живых протекли, не стыдясь пережитков,
на кудыкину гору, за пересечение линий,
на земле - параллельных, а тут - не поверите -жидких...

О, летят мертвецы по туннелю Великого Гнева,
завернувшись, как в кожу, в огонь заземлённых страданий;
позади - ничего, впереди, а точнее, чуть слева,
начинает дымить не туман, а надежда в тумане...

* * *
Сны, висящие непосредственно над землёй,
пожираются нами при помощи ложки прозрачной,
уплотнённое время, стоящее между зарёй
и восходом, которое нравится новобрачным,

пуленепробиваемо. Дождь, начиная с шести,
к девяти окончательно выглядит страшной водою,
протекающей в сторону слова "прости",
заслонённого полуполярной звездою.

Изгибаясь в земле, червяки изгибают её,
и она по ночам не червива, а волнообразна -
так, наверное, мумия, обожравшаяся мумиё,
оживает частями, что само по себе - безобразно.

Сытый воздух стоит, не давая себя подышать.
Вот старуха хотела скончаться, но просуетилась.
Что родился ребенок - вторично. Первично, что мать
появилась, пока пуповина рвалась и светилась.

Жизнь пытается жить, но её разрывает судьба.
Муравьи охраняют детей. А, пока в колыбелях
те орут, к ним почти наклонилась не то чтоб вода,
но какая-то влага. В своих бесконечных постелях

спят отцы. Тугоухие змеи ползут по траве.
Арифметика пыли равняется запаху рощи.
Мне становится страшно и, стало быть, весело мне,
потому что так - проще.

Слева утро шумит, начиная своё молоко,
Справа - трудно сказать, но, наверное, светятся мухи.
Начинается всё, что даётся на свете легко, -
начинаются муки...

* * *
В прошлом стоит тишина, птицы сухие висят,
второстепенный мороз тоже прозрачен и сух,
кошка бежит по двору: видимо, ищет котят,
в небе плывёт седина, опережая старух.

То, что случилось со мной, не начиналось со мной.
Птицы сухие висят. В прошлом стоит тишина.
А между ними - вода, или зовётся водой
что между ними горит или горело всегда.

Ты почему умирал, чтобы родиться зачем?
Мать не любима тобой - снова опять почему?
Пела она по ночам: "Я тебя, сыночка, съем..."?
Бойся ночных матерей, долго поющих во тьму.

Чудо разъято на чу! на указание: до
ночи успеешь уйти в сторону той стороны.
Птицы сухие горят, падая прямо в гнездо,
где притаились птенцы южно-уральской шпаны.

Трое идут по шоссе в облаке страха и сна,
плачут, ругаются, пьют - трое идут по шоссе
(это смешно, но по ним осенью плачет весна), -
выживут, если дойдут, только, конечно, не все.

Ну, намекай на любовь, не поднимая лица,
что ты молчишь, как варнак, ну, намекай. А пока
ты незначительно жив - лучше и не отрицай...
Не почему, а зачем в небо вползает река.

Виталий Кальпиди.

Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух.
Да, таким я и буду с тобой:
Не для ласковых слов я выковывал дух,
Не для дружб я боролся с судьбой.

Ты и сам был когда-то мрачней и смелей,
По звездам прочитать ты умел,
Что грядущие ночи — темней и темней,
Что ночам неизвестен предел.

Вот — свершилось. Весь мир одичал, и окрест
Ни один не мерцает маяк.
И тому, кто не понял вещания звезд,—
Нестерпим окружающий мрак.

И у тех, кто не знал, что прошедшее есть,
Что грядущего ночь не пуста,—
Затуманила сердце усталость и месть,
Отвращенье скривило уста...

Было время надежды и веры большой —
Был я прост и доверчив, как ты.
Шел я к людям с открытой и детской душой,
Не пугаясь людской клеветы...

А теперь — тех надежд не отыщешь следа,
Всё к далеким звездам унеслось.
И к кому шел с открытой душою тогда,
От того отвернуться пришлось.

И сама та душа, что, пылая, ждала,
Треволненьям отдаться спеша,—
И враждой, и любовью она изошла,
И сгорела она, та душа.

И остались — улыбкой сведенная бровь,
Сжатый рот и печальная власть
Бунтовать ненасытную женскую кровь,
Зажигая звериную страсть...

Не стучись же напрасно у плотных дверей,
Тщетным стоном себя не томи:
Ты не встретишь участья у бедных зверей
Называвшихся прежде людьми.

Ты — железною маской лицо закрывай,
Поклоняясь священным гробам,
Охраняя железом до времени рай,
Недоступный безумным рабам.

9 июня 1916
Александр Блок

Когда я женщина, я помогаю быть
самой себе и начинаю плыть,
а маленький, загадочный мужчина
сидит в углу троянского коня,
изображая жестами меня,
и плавится в паху его причина.

В зелёном проектируя траву,
земля волнообразна наяву,
крестообразна ночью в чёрно-белом,
женоподобна в утренней заре,
она мужчину слышит, на траве
лежащего не мужеством, а телом.

Жестока женщина. Мужчина - идиот.
Природа, ими открывая рот,
впервые говорит, а не глотает
сама себя. Из бересты лица
я вырезаю для себя отца,
который возле матери растает.

Не ты идёшь, по городу идёт
твоя походка. Выпуклый живот
околоплодной соблазнён водою.
Не материнство женщине к лицу:
ведь тайный знак стремления к венцу -
венчанье девы с будущей вдовою.

Надев свою разглаженную грудь,
и накопив в паху пустую ртуть,
мужчина отправляется на поиск,
но Анна, онанируя в ночи
на пламя угасающей свечи,
не под него ложится, а под поезд.

Когда я женщина, я трогаю детей
и узнаю, что женственность, скорей,
мужчины свойство, т.е. принадлежность,
покудова не ясная для всех...
кому мне объяснить, что страшный грех
её транжирить на слепую нежность.

О женщина, кромешная руда
рождения (вначале в никуда,
потом в себя, потом в гнилую глину,
пока густая пена молока
изнанкой, пузырящейся слегка,
становится моим глотком недлинным).

Отравленный причиной красоты
и красотой, в потоках пустоты
я двигаюсь по граням истерии,
а женщина, волшебная, как смерть,
мужскую жидкость превращает в твердь,
включая целку римлянки Марии.

(Младенчества любвеобильный ад
стекает в старость. Двери в этот сад
прозрачны для прозрачных, для меня же:
из пластилина и замок, и ключ,
а тела нерасплавленный сургуч
расплавится и под дверями ляжет.)

Родившись мокрой женщиной, живу
сухим мужчиной - тайна наяву
всегда глумленью над собою кратна -
родившись женщиной, прожив мужчиной, я
исчезну ангелом за плёнку бытия -
попробуй убедить меня в обратном.

"Бессмертье человека смертно", - здесь
какая-то подначка слева есть,
и я не знаю чем она чревата...
Забыв про слюни Павловских собак,
я на земле оставлю женский знак,
который не имеет адресата...

Виталий Кальпиди

Она щебечет и поет
В преддверьи бора,
Как бы оберегая вход
В лесные норы.

Под нею - сучья, бурелом,
Над нею - тучи,
В лесном овраге, за углом -
Ключи и кручи.

Нагроможденьем пней, колод
Лежит валежник.
В воде и холоде болот
Цветет подснежник.

А птичка верит, как в зарок,
В свои рулады
И не пускает на порог
Кого не надо.

За поворотом, в глубине
Лесного лога,
Готово будущее мне
Верней залога.

Его уже не втянешь в спор
И не заластишь.
Оно распахнуто, как бор,
Все вглубь, все настежь.

Борис Пастернак

Добавлено (22.04.2011, 15:04)
---------------------------------------------
Полжизни мы теряем из-за спешки.
Спеша, не замечаем мы подчас
Ни лужицы на шляпке сыроежки,
Ни боли в глубине любимых глаз...
И лишь, как говорится, на закате,
Средь суеты, в плену успеха, вдруг,
Тебя безжалостно за горло схватит
Холодный, неподвластный нам испуг:
Жил на бегу, за призраком в погоне,
В сетях забот и неотложных дел...
А может главное - и проворонил...
А может главное - и проглядел...
Цените жизнь, и каждое мгновенье
Палитрой красок засверкает серый мир
Не нужно масок, горьких заблуждений...
Не нужно бесконечных жалоб, что нет сил.
Постой! Остановись! Хоть на секунду,
Куда спешишь, чего опять забыл....
Остановись, взгляни на это небо,
На солнце или дождь, что утром лил...
И улыбнись всему и всем, - поверь не сложно!
Пока не поздно...И на это хватит сил.

Мать в слезах. Отец взбешен.
Страшный мир со всех сторон.
Затаюсь, нелеп и наг,
Словно дьявол в пеленах.

То в руках отцовских хватких
Я забьюсь в бесовских схватках,
То угрюмый взор упру
В мир, что мне не по нутру.
Уильям Блэйк
Перевод В. Л. Топорова

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АБСТРАКЦИЯ

Была бы жалость на земле едва ли,
Не доводи мы ближних до сумы.
И милосердья люди бы не знали,
Будь и другие счастливы, как мы.

Покой и мир хранит взаимный страх.
И себялюбье властвует на свете.
И вот жестокость, скрытая впотьмах,
На перекрестках расставляет сети.

Святого страха якобы полна,
Слезами грудь земли поит она.
И скоро под ее зловещей сенью
Ростки пускает кроткое смиренье.

Его покров зеленый распростер
Над всей землей мистический шатер.
И тайный червь, мертвящий все живое,
Питается таинственной листвою.

Оно приносит людям каждый год
Обмана сочный и румяный плод.
И в гуще листьев, темной и тлетворной,
Невидимо гнездится ворон черный.

Все наши боги неба и земли
Искали это дерево от века.
- Но отыскать доныне не могли:
Оно растет в мозгу у человека.

Перевод С. Я. Маршака

Девственниц в этом городе определишь по теням,
оные окантованы иначе, чем у других
женщин (учти коррекцию, действующую по дням
пасмурным, менструальным - во-первых и во-вторых).

Жизнь в этом псевдогороде вышла из берегов
и затопила поймы смерти, перемешав
сроки своей селекции, и легкие стариков
трутся о сизый воздух, который и так шершав.

Мать и дитя - две самовсасывающиеся
воронки - выходят в город взаимну любовь справлять,
бегают по аллеям, мужчину себе ища,
и, наконец, ребенок всепоглощает мать.

Снег переделан в воду (или - наоборот),
плоские, точно в профиль Гоголь, стоят дожди,
и, закрывая уши, но открывая рот,
дольше детей и женщин жеманно живут вожди.

Знаешь, а бесконечность не бесконечна, как
ей бы хотелось. Слушай, ты не такой глупец,
чтобы не догадаться в ней обнаружить брак:
вместить она не умеет мысль, что придет конец.

Похоть стоит как хохот. Страсть, отвернув лицо,
превозмогая город, делает секс сырым.
Невинный Сатурн не может проникнуть в свое кольцо -
поклон фарисею Фрейду и пейсам его седым.

Тебе хорошо от страха. Страху легко с тобой...
Море стоит за кадром стихотворенья, но
отсвет его на город падает голубой,
и город, переливаясь, изображает дно

этого моря. Море высохло за кормой
текста, в седой пустыне город висит - мираж:
папа идет по небу, глупый и молодой,
кажется, в мятых брюках, даже сорочка та ж,

в которой он испугался жизни. Вокруг него -
высшая степень рабства, т.е. свобода, и
если хочу чего-нибудь теперь я, то одного:
глазы мои не видят, уши мои глухи.

Виталий КАЛЬПИДИ

Исида, Астарта, Диана, Геката, Деметра, Кали, Инанна…

Луна На Небесах

Тебе пою, Новая Луна,
Великая Богиня,
Прекрасная Дева.

Тебе пою, Полная Луна,
Великая Богиня,
Возлюбленная Матерь.

Тебе пою, Темная Луна,
Великая Богиня,
Мудрейшая Старуха.

Тебе пою, Луна на небесах,
Великая Богиня,
Единая в трех ликах.

Добавлено (27.05.2012, 22:52)
---------------------------------------------
Еженедельник

Важное: не забыть лечь спать.
Неважное записано в еженедельник
Смотри на мир, белеющий как кровать,
Постеленный в сумерках под сочельник.

Граница, делящая небо и грусть
Не заперта - взглядом ищу отмычку
Отдаю себе отчёт - это ученичество,
Хотя не знаю, чему и зачем учусь.

Лишь улыбаюсь воспоминаниям
О том, что на самом-то деле белое:
Как, пятилетняя, говорю маме я -
"Если б не мультики, лучше б меня не было".

Ищу зазор между снегом и мной
И понимаю: одно и то же мы:
Снег горизонтальной лежит стеной,
Я с каждой смертью на жизнь моложе.

И эта картина стоячих волн
Красива, словно походка смерти.
Кто бы ты ни был, куда б ни шёл,
Ты неподвижен - ты ось круговерти.

В груди есть точка - она стоит
Как этот снег и вот эти сумерки,
Как это окно и пустынный вид
Мира, где кроме тебя, все умерли.

А ты бессмертен, ибо ты бог,
Всё можешь, хоть разве от этого легче,
Ты встаёшь и хочешь шагнуть за порог -
Вовне - к пустому листу навстречу.

Оставить следы, немоту истоптать,
Создать подобие мира и краски,
Упасть как печать, возмутить, раскатать -
Физиономия снега бесстрастна.

Ему всё равно, его в самом деле нет,
Не важно, что холодно в нём коленам,
Какая там истина - даже снег
Во тьме - белый и чёрный одновременно...

Ольга Арефьева